Примкнул к еще трем сайгакам и стал пастись в междуречье Чу и Таласа среди барханов и пары десятков солончаков. Не раз проходили мимо них большие стада <кочевников>, словно приглашая и их в дальний путь, но они только смотрели им бока, потом вслед,и вновь опускали головык зацветшим здесь лютикам и сурепицам. Их не влекла родина, они оставались на земле, где проходила большая и труднейшая часть их жизни. К тому же весна - это период сытости, быстрого бега наперегонки с ветром и веселого свиста в ушах. Время радости и игр. Время беззаботное...
Однажды ночью ему вдруг показалось, что он вновь слышит недовольное урчание мертвопахнущего зверя. Принюхался - запаха смерти не учуял...
Однако, чувства беспокойства не проходило. Сделал <смотровой прыжок> - ничего не видно. Да и что увидишь в новолуние, когда, к тому же и небо покрыто с вечера тяжелыми мокрыми тучами, даже звезд не видать.
Вдруг... маленький яркий лучик пробежал вдоль ближайшей рощицы саксаула, перескочил к сайгаку поближе - и, не успел он понять, что луч пришел за ним, как свет ударил в глаза.
Сайгак сделал прыжок, развернулся в воздухе - и помчался прямо по лучу, чувствуя всем телом, что нужно выскочить из этого влекущего и одновременно страшного света, но не не имея сил совершить это, и потому лишь устремляясь вперед и вперед, надеясь лишь на ноги свои и на свою удачу.
За спиной сайгака загремели выстрелы.
<Ч-ш-пок!> - услышал он, и полетел кубарем в спасительную ночь, чувствуя боль в задней правой ноге.
Приподнялся. Ужасный зверь ревел где-то в стороне, шаря по пустыне ядовитым щупом света. Поджав под брюхо раненную ногу, сайгак побежал прочь...
Утром боль не прошла. Сайгак все чаше ложился под редкую тень саксаула, прячась от солнца, которое неожиданно появилось в потерявшем вчерашние тучи небе. Сайгаку хотелось пить, и он направлялся к реке. Идти было далеко - водой пахло слабо - нога болела - сил становилось все меньше и меньше.
В середине дня он наткнулся на белую сайгачью головуи - и удивился тому, что он он так часто натыкался на бегу на эти светлые пятна в пустыне и впопыхах не замечал, что они не похожи на остатки снега. И понял, как кончится для него этот день...
Солнце клонилось к закату. Все чаще и чаще ложился сайгак на песок, но все явственней слышался запах воды и потому росла в нем уверенность, что дойдет он до реки, силы там восстановит, нога у него заживет, и он вновь понесется по пустыне, перегоняя воздух легкими, топоча копытами песок. Все дольше он лежал, все медленнее шел, и в голове его смешалось все: и боль в ране, и заходяшее солнце, и ветер сбоку, и тяжесть в ногах, и запах воды, и печальные глаза матери, и выстрелы со спины чудовища, и желтое щупальце света, и солоноватый вкус молока...
Солнце наполовину скрылось за горизонтом, на прощание заливая бока барханов жутким огненно-красным светом, отчего корявые ветви саксаула превращались в застывшие ручейки крови, вливающиеся в потоки стволов, которые в свою очередь растворялись в красной глади песка.
И лишь девственно-чистое небо многотысячью глаз-звезд своих взирало на мир спокойно и безразлично.
Он понял, что до реки не дойдет. И когда вновь услышал гудение чудовища, попытался было притаиться, дождаться, пока страшный зверь прокатит мимо, но миллионолетние инстинкты взяли вверх над рассудком, сайгак неулюже подпрыгнул и нескоро заковылял прочь от дороги.
Раздался выстрел.
Под правой лопаткой сайгака что-то хрустнуло, отдавшись болью во всем теле, швырнуло в сторону.
Сайгак забил ногами, чтобы все-таки подняться, встать на все четыре ноги, скакануть вверх, а потом помчаться сквозь этот огромный, красивый и такой жестокий мир... Но ноги не слушались...
... и он вдруг почувствовал себя вновь маленьким и беззащиттнмы, как в первый день, когда перед мордочкой его мелькнула крылатая тень...
Обе раны уже не болели, а сладостно ныли, согревая тело липкой кровью, силы медленно покидали его, в затуманенном мозгу вновь вспыхивала картина сытой весны с ее бескрайним красно-зеленым полем маков, одуряющими запахами, голубым небом и быстрым, неукротимым бегом-полетом, когда все краски сливаются в один бешенно вращающийся калейдоскоп...
... и ветер в глазах... и свист в ушах... и чистота, и музыка в каждой клетке тела...
Он услышал тяжелые шаги, разговор:
- Все равно бы сдох. Это - уже не браконьерство.
- Наверное, вчера подранили. Кто-то всю ночь фарил. Давай нож, Семеныч.
И тут он почувствовал боль в шее...