все сильнее, травы быстро сохли, мелкие лужи исчезали, а большие водопои попадались все реже, и на подступах к ним то и дело встречались ему другие сайгаки и даже джейраны.
Однажды днем он увидел, как с подветренной стороны появилось двуногое существо с головой, точащей сверху, как цветок на веточке. От существа этого пахло точно так же, как и от давешнего чудовища: железом и смертью.
Сайгак лишь на мгновение приоткрыл глаза, заметил человека и, сделав прыжок, стремительно бросился прочь.
Звук выстрела и шорох картечи, задевшей саксаул, разнесся по пустыне...
К концу лета ему встретились четыре сайгака, бегущих вместе, а не как в течние лета по одиночке. Он почувствовал тягу присоединиться к ним - что и сделал. Жить стало легче: хоть для поиска корма приходилось пробегать огромные расстояния, зато спать и сторожить сон можно было по очереди.
Он стал сильным самцом, самым быстрым и самым крупным в их маленьком стаде. Он мог бежать и почти не ощущать усталости.
Однажды ночью стадо спугнул мертвопахнущий зверь с горящими круглыми глазами, свет из которых пронзал пустыню, казалось, насквозь. И сайгакам, оказавшимся в свете самого большого глаза, расположенного над спиной зверя, пришлось мчаться впереди круглоногого зверя по его дороге, повторяя все извилины страшного пути (сайгаки не могут из-за своей естественной иноходи брать на ходу препятствия, потому лишь огибают их, часто несясь по колее до тех пор, пока та не выровняется с местностью) так быстро, что он первым вырвался из луча света и оторвался от преследователя.
Чудовище в бессилии кашляло, свинец летел в темень без толку.
Вскоре и остальные сайгаки присоединились к нашему.
Осень в тот год оказалась гостьей нежданной: бурной, взбаламошной, с сильными ветрами и ранними морозами. Сайгаки откочевали к югу, поближе к рекам и озерам, предчувствуя трудную многоснежную зиму.
В одно из больших сайгачьих стад влилось и стадо нашего сайгака.
Наступила вторая зима в его жизни, зима не первогодка-малолетка, а молодого, сильного рогача. Он вновь вылинял. Стал белым, неотличимым издали от безбрежного снежного океана пустыни. Но прежнего спокойствия почему-то не ощущал. Что-то мучило его, томило, влекло невесть куда, мешало спокойно жить. Полый, похожий на хобот нос его, и без того крупный, увеличился вдвое, сильно болел, кончик его налился кровью, отяжелел, отчего при беге на поворотах голвоу сайгака заносило, делало без неуклюжим. К тому же под глазами у сайгака выросли большие пуки шерсти, на шее отросла грива. От всего тела исходил томящий запах муксуса, пропал аппетит, вид других самцов приводил в неосознаную, дикую ярость.
Стадо распалось на множество группок по тридцать-пятьдесят голов, между ними бродили дикими тенями мохнатые, вонючие, молодые, глупые самцы. Самки оказались разобраны более старыми, более понятливыми самцами и толкались вокруг своих избранников, провожая удивленными взглядами бестолковых шальных одиночек.
На один из таких <гаремов> набрел и наш сайгак...
Молодость бурлила в нем. Он чувствовал себя в состоянии быть повелителем этих трех десятков самок. Вот, что волновало его все эти дни, что мучило, что влекло, лишало аппетита! Потребность любить самому и быть любимым самками.
Сайгак направился к табунку, но старый самец, стоявший в самой его середине и возвышающийся там надо всеми, быстро растолкал сайгачих, вышел навстречу нашему самцу, опустил голову, наставив против него изящно изогнутые, но острые рога.
Резкий разворот и встреча соперников лоб в лоб. Удар! Старик упал на колени.
Вбежав в стадо самок, наш сайгак круто развернулся в нем, успев потереться носом по крупам возможных своих невестушек, и вышел наружу стада, как теперь уже хозяин <гарема>..
Старик поднялся с колен тяжело, встал, пошатываясь, принялся искать глазами противника...
Вот глаза их встсретились... рзбег... удар!...
Оба постояли в полусогнутом положении, цепляясь рогами, и старый сайгак стал медленно валиться на бок...
Взмахнув головой, молодой сайгак медленно и с достоинством направился к захваченным им самкам.
Солнце садилось, окрашивая снег в розовый цвет, все вокруг было чистым и нежным, словно природа приготовила постель для новобрачных и ждала любовного пира на девственно чистой постели...
Утром следуюего дня он отбил еще трех самок из чужого гарема, и водил уже самое большое стадо во всей пустыне. По ночам он покрывал сайгачих и отгонял остропахнущих соперников, пытающихся оторвать и для себя некоторую толику сладости.
Так прошло несколько дней. Сайгак ничего не ел, кроме снега, стал слабеть. Но и соперники исчезли. Перестал болеть нос. Большая утоптанная площадка с пятнами мочи на снегу, крови и лежек, по которой он с сайгачихами кружил эти дни, стала раздражать его. Хотелось воздуха и быстрого бега. Да и самки перестали подпускать к себе. И сам он делал попытки взобраться на них скорее по привычке, чем по вдохновению. К полудню появился аппетит и желание оказаться внутри огромного стада.
Тут и случилось: его <гарем> столкнуться в другим, в хозяине которого наш сайгак узнал своего первого соперника. Но чувством неприязни друг к другу оба самца не преисполнились, спокойно соединили оба стада в одно и двинулись навстречу третьему <гарему>, толкущемуся за соседним белым от искрящегося снега барханом...
Зима в тот год приключилась долгая, многоснежная. До травы добираться трудно, копыта не пробивали наст. Сайгаки стали голодать и разбредаться в поисках пищи... Множество группок по пять-десять голов стали пробираться к местам, где снега было меньше, а то и вообще весь растаял: к рекам, к сельхозполям, к овинам на задах домов, где из-под крытых лишь сверху сеновалов торчала вкусная солома и остовья сухого клевера.
Страх перед запахом металла и дыма пересилилвался голодом, и потому множество сайгаков ступали порой на улицы сел и поселков, словно прося там защиты и помощи.
А люди встречали их ружьями, топорами, вилами. Они словно оборонялись от многочисленного неприятеля и не хотели понимать, что к ним идут с миром, с просьюой в клоке сена, в глотке воды. Вал за валом, стадо за стадом двигались сайгаки к единственной реке в пустыне - и также вал за валом загромождали своими трупами бесчисленные кладовые жаждущих мяса людей.
В памяти сайгака остались лишь яркие вспышки в ночи, грохот ружейной канонады и жуткие звуки: ч-ш-пок!.. ч-ш-пок!..
Весна пришла как-то сразу, в один день. Брызгнули лучи солнца - и тут же принялся таять снег на вершщинах барханов и с южных склонов, проклюнулась крохотная зеленая травка, побежали замерзающие лишь ночью ручьи, воздух стал влажным, колючим. Местами даже в низинах снег оказывался стаявшим до самого песка, и можно было на ходу сорвать губами кусочек полыни, прутняка, эфедры.
Стада сайгаков тут же приянлись спешно откочевывать на север - подальше от человека, поближе к родным степям, к сладкому боялычу, под охрану охотинспекции. Самки двигались к <родильным домам>, самцы вновь разбивались на две группы: кочующую и оседлую.
Наш сайгак решил и на этот раз статься в пустыне.